Под шумок супер сериала "Однажды в Ростове" повторяю публикацию интервью со мной моего однокурсника по журфаку Игоря Свинаренко. Он планировал его для своей книги. Но чего-то там, увы, не срослось. Поэтому самому приходится расширять аудиторию.

Левый берег Дона

Игорь Свинаренко: Иван! Мы с тобой знакомы с 1975 года. Поступали тогда вместе на журфак, в Москве. И так более или менее я понимал кто ты и что, думал, что понимаю. А потом мне сказали, что русскую народную песню «Левый берег Дона» якобы написал ты. Не Орлов ли мне первый это сказал, который поэт Орлуша? Мне просто смешно было это слушать. Ну ладно – Шолохов там у себя в станице всю жизнь жил… Ну а ты – московский журналист, хуже того – телевизионщик, ну что ждать от простого человека, такого же, как мы. И вдруг – народная песня. Я когда тебя про это спросил, ты просто расцвел. Ну, думаю, гонит! Потом проверил информацию – точно! И я стал всем хвастать, что лично знаком с автором шедевра. Я считаю, что это выдающаяся заслуга перед народом – написать ему песню, чтоб он ее присвоил, принял, стал не то чтоб даже петь, а заказывать в кабаках, за деньги, когда душа рвется наружу. Давай-то наконец расскажи же мне, ответь строго и ответственно, где, когда и при каких обстоятельствах…

Иван Кононов: Ты еще скажи: «В глаза мне! В глаза мне смотреть!».

― Да, да, смотреть! При каких обстоятельствах ты сочинил эту песню ― «Левый берег». Подробней. С кем ты ездил туда на катере? Чем там занимался? Была ли она замужем?

― Все ровно наоборот. Я написал это именно в силу того, что я никуда ни с кем не ездил. Просто давно не был в Ростове, истосковался по родине.

― Давно ― это сколько?

― Ну, не знаю, лет пять. Кстати, у меня в Ростове не было ни одного романа. Я уехал оттуда крошкой. Родители увезли. А потом я приезжал, когда уже был женат. Ну, я, конечно, бывал там, когда мне было 10, 15 лет. Уже половозрелый, но еще стеснялся. Я соседку пытался притиснуть, но она мне не дала. Красивая была девчонка, нравилась мне с детства. Но, как говорил Гекльберри Финн, «совесть – это такая большая шляпа, которая мешает войти в двери». Я тебе больше скажу. По секрету. Первая любовь, не считая детской, у меня случилась только в армии.

― Так. А где ты служил?

― В Киеве, в стройбате. Я глухой на одно ухо, поэтому меня определили туда. Жизнь там у меня, как это ни звучит странно, была замечательная. И вот уже под конец службы появилась она. Ей было 16 лет, и она потешалась надо мной, что я такой неопытный, наивный и глупый.

― Бл**ь, тебе всю жизнь испортило твое хорошее воспитание! Да?

― Нет. Я считаю, наоборот. Оно защитило меня ото всех ненужных историй. Вот я тебя сейчас слушаю, наверное, действительно, это и есть сублимация – писание стихов. Стихи – это как раз попытка перешагнуть те барьеры, которые мне попадались в жизни.

― То есть, задним числом стать плохим мальчиком?

― Но я становлюсь в них не только плохим, но и супер хорошим.

― Я сразу вспомнил твой стих «В полуспущенных кальсонах». Которым ты меня поразил в свое время. Ты его сочинил, позвонил мне прочесть, я как раз сидел на балконе и пил пиво, опохмелялся, самая подходящая обстановка для наслаждения поэзией. Я выслушал и сказал тебе, что это крепкое порно, удалось ― а ты обиделся – типа, какое ж порно, это тончайшая интимная лирика! Ну, просто у нас разные взгляды на поэзию. Ну-ка, напомни, какие там были строки, пожги-ка глаголом!

― «Путь земной на пять десятых

Я прошел в кальсонах смятых,

С колтунами в волосах,

В полуспущенных трусах,

От усердия пердя,

Через женские мудя».

― Жестко, жестко, конкретно!

― Мне все время товарищи говорили: «Нет у женщин мудей!». А я им: «У тех, которых я знаю, есть!»

― Давай дальше, это круто. Нестандартно!

―«Между сладостных деталей

Сокровенных гениталий,

Через мусор, через грязь,

Развращаясь и резвясь».

― Вот видишь, когда я тебя просил почитать твои лучшие стихи, ты отнекивался, «ах, у меня все строки хорошие». Но это ты говорил с пафосом, а сейчас ты улыбаешься, ты расслабился, у тебя открытое светлое лицо. Наверное, это и есть настоящие твои стихи, которые естественны для тебя.

― Не все вещи, которые достаются легко, - настоящие. Иной раз нужно себя напрячь.

― Однако ближе к телу. В каком году ты написал «Левый берег»?

― Я написал в 88-ом. Причем я никогда до этого не писал песен, обрати внимание. Единственный песенный импульс у меня был прямо перед этим - чисто бардовский. Я пел под гитару «Как же много-то нас! А зачем? А зачем – непонятно. Большинство скоротает судьбу в денщиках. Мы сбриваем вранье, и родимые белые пятна проступают на розовых наших щеках». Но это было – пение стихов, а не песня. Мы все росли на Галиче, Окуджаве, Высоцком, Визборе. И потом, вслед за этим у меня стало свербить. Я давно не был в Ростове. А я его ужасно любил, люблю и тоскую по нему. По городу своего детства. Это – мои молодые папа и мама, благодать, лепота, познание жизни. Я всегда говорю, когда меня спрашивают, откуда у меня столько познаний о Ростове, что в первые 5-7 лет жизни человека один год идет за два, а иногда и за три. Я научился в Ростове всему: ходить, думать, говорить, кушать… Любить! Я уже был влюблен и думал о пиписках со страшной силой. Я, когда пошел в школу, заявил своим старшим подружкам, чтобы они меня больше не тискали и не сюсюкались со мной, как с маленьким. Короче, у меня появились какие-то первые ностальгические строчки, и я не придал им значения. Это тот самый случай, когда стихи появляются непонятно откуда и пока еще непонятно, про что. То есть я не сел и не сказал себе: «Сейчас я буду написать песню о Ростове, бл**ь!». «Играй, гармоника, играй! Мы на земле искали рай!». Почему? Какой на**й рай? Какая, бл**ь, гармоника? Я ее там и не слышал никогда, на самом деле, если честно. «И он, казалось, был немыслимо далек. А до него – рукой подать, чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок!». Вот чего я действительно знал, помнил и любил, так это «старый катерок». Он для меня был символом счастья. Маленький пассажирский катер, куда грузятся на правом берегу (там, где город) человек 30-40 ― и плывут на левый, туда, где пляжи и зоны отдыха. Свобода и кайф, короче говоря.

― А как ты понял, что это песня?

― Не знаю, но я сразу стал ее напевать. И, кстати, почему «левый, левый, левый»? А просто потому, что я других слов не мог найти. Я понимал, что по размеру должен быть какой-нибудь там «левый, растакой-то берег Дона». А какой такой «растакой»? Никак не мог придумать. А потом решил, это же не стихи, а песня. В ней можно повторять одно и то же сколько угодно раз. Я и повторил. «Левый, левый, левый берег Дона!».

― И получилось еще, что налево пойдешь. А это было злачное место?

― Нет, тогда это просто было местом отдыха. И не было никаких кабаков. Конечно, любое место отдыха со временем становится злачным. Но тогда мы брали все с собой, стелили там одеяльца, доставали свою снедь нехитрую.

― Ты сам ездил туда?

― Понятное дело, что с родителями.

― Ты видел, как взрослые там щиплют девок?

― Ничего я такого не видел. Мне даже в голову такого не приходило.

― Но когда ты писал песню, ты ведь о какой-то девушке думал?

― Лирический герой и лирическая героиня.

― Но «мы с тобой добраться не умели»…

― Это – условная девушка.

― Ну, хорошо, не хочешь рассказывать, не надо. Ты как женатый человек имеешь право молчать.

― Нет, клянусь, ничего не было! Все придумано.

― Все, что будет вами сказано, может быть использовано против вас.

― Это удивительная вообще вещь, когда ты пишешь, не имея в виду ничего конкретного.

― А как ты проснулся знаменитым?

― До этого было еще далеко. Вот я написал, нашкрябал на гитарке на трех аккордах мотивчик...

― А ты гитару освоил?

― С трудом. Мне ее настроил сын. Специальным образом. Мой гениальный сын, без всякого музыкального образования играющий на всех инструментах с шести лет.

― Я помню, вы выступали где-то вместе.

― Было дело. Он сел в шесть лет за пианино и стал стучать по клавишам. Как выяснилось впоследствии – гармонию. Пальчики у него сразу упали на гармонию.

― Как это?

― Ну, просто. Он не играет одним пальцем мелодию «ля-ля-ля», а сразу выстраивает гармонический ряд. Знаешь, что это такое?

― Нет.

― И я тоже не знаю. А он играет. На пианино он нажимает одновременно несколько клавиш, которые друг с другом гармонируют. Играет аккорды, выстраивая мелодию.

― А в кого это он у вас такой?

― Наташка училась музыке, но не доучилась и всю жизнь мечтала так играть. Я тоже только мечтал. И вот в нем – наши мечтания. Все, что записано сейчас моего – это его аранжировки. С использованием всех инструментов. И он научил меня играть на гитаре специальным образом. Мне было лень научиться дотягивать пальцы вверх, я играл только на трех нижних струнах. И он настроил так верхние, чтобы, когда я их перебирал бы большим пальцем, в открытом виде, без всякого прижатия, гармонировали бы с теми аккордами, которые я выдавал на нижних. Вот так я «играю» на гитаре до сих пор. Слушай дальше! Это очень поучительная история о том, как появляются шлягеры на свет. В ней фигурирует персонаж сам по себе очень любопытный. Сережа Соколов. Помнишь такого? Это тот, который создал у Березовского частное охранное предприятие «Атолл». Он был Гувером у Березы. Ты помнишь эту громкую историю с прослушиванием всех врагов Березовского?

― Да, что-то припоминаю.

― А ты в курсе, что это я помирил Гуся с Березой? Уже когда я вел свой «Третий глаз» на НТВ, встретился мне Серега. Взялся подвезти и по дороге спрашивает, не хочу ли я послушать, о чем Гусинский базарит с Березовским. Я говорю, каким образом? Он говорит, это моя работа. Поехали, говорит, у меня пленочки уникальные. Мне, слава Богу, хватило ума отказаться. Он говорит: «А ты можешь меня свести с охраной Гуся?» Я говорю: «А нафига?». Он говорит: «А ты в курсе, что они хотят убить друг друга, и я хочу их помирить». Я, конечно, офигел, но передал своим дружбанам – отцам-основателям НТВ этот разговор. Они на меня зашипели, велели сбегать из Москвы. Я понял, что дело нешуточное, но решил довести дело до конца. Встретился со службой безопасности Гуся и рассказал все, что знаю. Короче, в результате, они там вместе с Соколовым эту ситуацию разрулили.

― Ну, ты хотя бы оказался в доле? Или хотя бы поощрен как-то?

― Щас.

― Ну, да. Спасибо, что в живых остался.

― Так вот, я знал Серегу Соколова еще с тех пор, когда он был успешным продюсером шоу-бизнеса. Он такой - небольшого росточка, но очень шустрый парень. Сейчас борется с коррупцией, а тогда был продюсером. А я работал на ТВ в «молодежке» у Сагалаева. И вот он пробегает мимо моего кабинета на двенадцатом этаже, и я хватаю его за рукав и говорю: «Серег, погоди, зайди на минутку. У меня есть вот такая песня, не знаю, что с ней делать». И он так, не глядя ни на песню, ни на меня, говорит: «Знаешь, сидит тут без дела и пропадает один очень талантливый парень ― Костя Ундров». И дает мне телефон.

― Никогда не слышал.

― Ну, что ты! Вообще, все считают, что автор «Левого берега Дона» ― именно он. Когда однажды меня объявили и сказали, что «сейчас перед вами выступит автор легендарной песни», зрители, увидев меня, закричали: «Наконец-то мы знаем, как выглядит Ундров!». Представляешь? Короче говоря, поехал я к этому Ундрову. Парень живет один в квартире, заставленной пустыми бутылками, не просыхает, мордатенький такой, пузатенький и вообще с тенором. Я был разочарован, честно говоря. Но этот Костя, несмотря на то, что с бодуна, оказался очень прозорливым парнем. Услышал он мой ростовский бесхитростный репертуар…

― Сообразил, да?

― Да, тут же все понял. И тут надо отдать ему великое должное. Он очнулся от своего этого самого состояния. Это была как будто прививка такая. Просто – р-раз! Схватил песни, написал аранжировки. Блистательные, кстати говоря.

― А мелодия была твоя?

― Ну, мелодией это было назвать трудно. Это было намурлыкано, на трех с половиной аккордах сыграно. По большому счету мелодию, конечно, выправил он. Но только выправил. Основа была моя. Но я, на радостях и сдуру, записал его соавтором музыки.

― Это правильно было?

― Нет, я считаю, что неправильно. Он все-таки сделал аранжировку. Как свою сделал потом Шуфутинский. Кстати, знаешь, откуда у него взялся «Левый берег»?

― Спер, наверное.

― Не совсем. Как Михаил Захарович сам мне потом рассказывал, ему спел ее на кухне его дома в Лос-Анджелесе помощник Розенбаума. Просто под гитару. На кухне. Прикинь! Он сказал ему, что есть в народе такая очень популярная песня. Автор неизвестен.

― А на самом деле?

― Если давать точную формулировку, то автор Кононов сочинил, а Ундров подправил. И спел.

― То есть, Ундров – паразит?

― Нет, это тоже не так. Эту песню никто бы никогда не знал и не слышал, если бы он не сделал того, что он сделал. Тут я тебе зуб даю. А сделал он следующее, Игорь. Тогда ведь не было ни Интернета, ни радио и ТВ шансона. Ничего этого не было! Тогда был только Разин, который свою кассету распространял через проводниц на железнодорожных вокзалах. И они запускали в поезде «Ласковый май». И люди, ехавшие, к примеру, из Москвы во Владик, выходили из поезда уже полностью зомбированные «Белыми розами» и Шатуновым. Так вот, послушай, что самое главное сделал Костя. Тогда роль Интернета играли киоски «Союз», в которых по всей стране продавались все эти кассеты. И, если ты помнишь, везде в людных местах торчали эти киоски, и из них на всю Ивановскую неслись мелодии. И от них зависело – кого они будут крутить, тот и будет раскручиваться. А у Кости был знакомый, один из владельцев этой сети. Очень хороший мужик. И он с ним договорился, собрал на одну кассету все мои написанные к тому времени (уже специально) ростовские песни и запустил альбом в тираж. Очень быстро. Буквально очнулся ото сна и провернул все это за два-три месяца. А в Ростове был такой кассетный король по фамилии Ладик. И он тоже растиражировал альбом каким-то космическим тиражом.

― А кто инвестировал?

― Никто, он сам. В расчете на прибыль. И не ошибся! Но потом плохо кончил. Он плохо повел себя по отношению ко мне. Верней, никак не повел. Я приехал в Ростов за славой. Не за деньгами. Бл**ь, не за деньгами! У меня с ними и так все было в порядке. Я работал на телевидении, у меня была офигительная карьера, я получал нормальные бабки. Я приехал, чтобы мне просто сказали: «Ваня, какой ты, бл**ь, молодец, спасибо тебе!». Потому что, как только это вышло, это стало звучать из каждой форточки. Ростов и юг России все это сразу схавал. Потому что у Ростова не было песни, которая идентифицировалась бы с ним.

― Как, например, «Одесса – жемчужина у моря!»

― Вот именно. А где Ростов? Сейчас они начинают вспоминать. А вот была «Улица садовая, скамеечка кленовая». Херня собачья все это! Понимаешь? Такой, чтобы в десятку, не было у них песни! А эта попала сразу.

― Почему, как ты думаешь?

― А потому, что было пустое место. Почему оно было пустым, я не могу сказать. Просто у меня засосало под ложечкой, и я сам себя насытил. Оказалось, не только себя и не только Ростов. У меня на одном мероприятии был один парень, он спрашивает: «А это вы написали «Я часто вижу тебя с этапа, Ростов – мой город, Ростов – мой папа»?». Я говорю: «Я». «А я, - говорит, - рос на этой песне». Почему-то он, бл**ь, рос на этой песне? Живя при этом в Сибири! И он всю жизнь считал, что ее Ундров написал. А это - песня с той самой кассеты. На ней - все культовые места моей родины. Когда ты послушаешь, ты поймешь дух Ростова. Моя мамочка (царство ей небесное) – отчаянная ростовчанка. Она последние годы жизни провела прикованной к постели. Она уже была страшно слаба, ничего не видела, все быстро забывала, но страстно тосковала по Ростову-на-Дону. Она готова была ползти к нему, лишь бы прикоснуться к родным реликвиям. И вот она целыми днями слушала все мои ростовские песни. В моем исполнении. Она знала их наизусть, интересовалась судьбой их героев, как живых, а не вымышленных. И светлые слезы счастья текли по ее щекам. Я считаю, что только ради этого стоило их написать. И главный замысел, который я вынашиваю и лелею сейчас, это – фильм по моим ростовским песням. Я написал сценарий фильма-мюзикла. Там - три друга. Действие происходит параллельно в 60-х и 90-х годах. Естественно, на левом берегу. Никто мне не платил, просто взял и написал. Начинаю исподволь побираться к воплощению. Есть еще одна идея – сделать ежегодный фестиваль искусств, спорта и предпринимательства «Левый берег Дона». Оттуда и инвесторы могут подтянуться.

― Так, значит, ты приехал в Ростов, чтоб насладиться славой, ― и?

― Ну да, я приезжаю, иду в свой родной Дом строителей, где я играл, будучи мальчишкой, всяких зайчиков и Емель на елках. Это на улице Шаумяна, самый центр Ростова, я там рядом родился и страшно горжусь этим обстоятельством. А у него там офис, у этого парня. И вот я прихожу туда и говорю, скажите, мол, что приехал автор такой-то песни. Мне говорят: «Вы подождите немного». Я говорю: «Хорошо». Жду, никто меня не приглашает. 5 минут, 10, 15. Я выхожу на улицу, подышать родным воздухом. Мне все равно хорошо, примут меня или нет. Вижу – какой-то чувак выходит с тремя девицами, грузятся они в машину и уезжают. Я спускаюсь вниз, интересуюсь, где, мол, начальник? Освободился или нет? Мне говорят: «А он уехал только что». И я понимаю, что это он и был. То есть он прошел через другой выход и смотался. Наверное, решил, что его сейчас будут душить, прессовать, требовать денег. Так и не состоялась эта великая встреча…

― А концерты ты давал там какие-нибудь?

― Нет, не давал. Я тогда очень стеснялся петь, тем более, у меня не было ни фонограмм, ничего. Единственно что я делал ― приезжал, вставал и кланялся во все стороны, когда у Ундрова были гастроли. Он ездил по гастролям, он заделался ростовчанином большим, чем я. Все считают, что он ростовчанин. А он москвич четвертого поколения. Но ― стал ростовчанином.

― То есть, бабок тебе этого не дало никаких?

― Слава богу. А его бабки и сгубили.

― Как так?

― Ну, он за меня там собирал бабки, выдавая себя за автора. И квасил на каждом углу. Везде его хватали, таскали, он везде пел. И пил. Я его всегда жалел. Он помер совсем недавно. Из-за чудовищной ошибки врачей. У него был инсульт, как я понимаю, а его лечили, как всегда, то ли от гриппа, то ли от геморроя. Но я еще раз говорю, у меня на него никакого зла, ни обиды, ничего. Наоборот, я ему очень признателен за то, что он всю свою накопившуюся энергию пустил на реализацию ростовского проекта. Я бы этого не сделал. И ты напрасно считаешь, что оно и само бы пошло. Ни фига бы не пошло! Он сделал то, благодаря чему это все завертелось.

― А этот Ладик? Что дальше?

― А черт его знает! То ли убили его, то ли сам помер.

― Короче, ты доволен судьбой этой песни, хоть ничего и не заработал?

― Для меня было самое большое счастье. Когда я ходил по Ростову, и у малых, и у старых спрашивал, знают ли они «Левый берег Дона»? И все говорили: «А как же! Да ты что!». «А это я написал!» «Да ладно, не пи*ди, иди в жопу!» И я, счастливый, шел дальше. И до сих пор нигде я не встречал ни одного человека, который не слышал бы и не знал ее. Недавно, на мероприятии, девчонки стоят модели, ноги от ушей растут. Им там по 18 лет, гораздо меньше, чем самой песне. И они: «Ой, неужели это вы? Конечно, знаем!» И радостно подхватывают ее, если я запеваю. Откуда у них это? Откуда?!

Ответа нет. Никому не понятно, почему одни становятся всенародно любимыми, а другие остаются незамеченными, уходят в песок и сразу забываются, независимо от того, сколько денег они потратили на пиар.

16.12.13 9:41

Распечатать