Сорок лет тому назад я жил во дворе одноэтажной редакции, которую сам же, со своими товарищами, и построил. Вместе с общежитием на три квартиры. Обосновался в средней, об стены соседних квартир билась моя судорожная мысль той эпохи. Да, это была эпоха…
Из окна моего кабинета, в просветах тополиных листьев, виден торец двухэтажного здания райкома партии и окно кабинета. В девять часов утра мне звонят оттуда. Вкрадчивый и дружелюбный голос зовёт:
- Приходи. Жду.
- Как же я приду? Звоните редактору.
Через минуту в кабинете редактора раздался тревожный звонок, а ещё через минуту меня зовёт встревоженный редактор, который старше меня лет на тридцать.
- Тебя срочно вызывают в райком партии. Что ты натворил? Напился, подрался, не то и не так сказал? Иди.
- Раз вызывают, надо идти, - отвечаю я мучимым от жажды голосом.
Войдя с фасадный стороны в здание райкома партии, поднимаюсь по парадной лестнице, устланной ковром, на второй этаж и по ковровой же дорожке узкого коридора привычно направляюсь в самый торец, где был кабинет моего товарища, откуда он мне и позвонил.
увственное восприятие: в таких зданиях эпохи по утрам властвует торжественная тишина и неповторимый запах непоколебимой уверенности в правоте, который больше нигде и никогда я не встречу. Запах этот, непрерывно пронизывая пространство и растворяясь там, исходит от самих зданий, их стен, ковров, людей. В нём нет угрозы или вражды. Какая может быть угроза, когда есть непоколебимость тождественная необходимости? Суть эпохи в этих чувствах.
Кабинет прямоугольный, пенал. Сразу при входе, с левой стороны, стоит большой шкаф. В середине пространства – два стола образовывают массивную букву Т. По обеим сторонам длинного стола выстроились в ожидании стулья. За главным столом сидит невысокий и плотный мужчина, во всём облике которого угадывается природное беспокойство. Он и звонил мне. Мы подружились с ним год тому назад, в первые же дни моего прибытия сюда.
Он приветливо кивнул и молча показал мне указательным пальцем на шкаф. Открыв дверцу, я увидел на полке знакомый натюрморт: початая бутылка водки, стакан и полбулки хлеба. Налив полстакана, я выпил, занюхал хлебом и сел на стул возле телефона, который внезапно взорвался нетерпеливым звоном. Мой товарищ, понимающе посмотрев на меня, ткнул пальцем в телефон. Аккуратно взяв трубку, я сказал дежурное «слушаю» и услышал знакомый, вкрадчивый, голос, другого товарища, тоже мучимого жаждой:
- Вы вдвоём?
- Вас не хватает, - уже бодрее ответил я и положил трубку.
Минуты через три к нам присоединился третий, он привычно проделал те же операции, что и я, потом занял место возле нас. В облике чувствовалось спокойствие, он выше нас двоих, стройный, симпатичный, старше меня лет на десять. Тоже подружился со мной в первые же дни моего приезда в район.
Разговевшись, мы разговорились, головы освежились, голоса окрепли, стали увереннее, вспомнили в деталях вчерашний день. Через полчаса к нам присоединился четвёртый товарищ, значительно старше нас. Звоня, он спрашивает: "Наши все?".
Бутылка опустела. Разговор становится скучным, а это – первый признак того, что назревают более приятные события. Время приближается к 11 часам. Мой товарищ, вошедший третьим, многозначительно сообщил, что через четыре улицы отсюда, звякнул болт. Для остальных это означает, что упала поперечная полоса железа с болтом, закрывающая вино-водочный магазин. Продавщица пришла. Впрочем, такой конструкцией закрывают все двери магазинов эпохи.
- Позови-ка кого-нибудь из комсомола, - обратился ко мне побагровевший и повеселевший хозяин кабинета.
Комсомольцы лет на пять-шесть младше меня, находятся в соседнем кабинете. Такое ощущение, что они всё время ждут поручений старших. Явились они, как и всегда, незамедлительно. Им тут же вручили деньги, наказали, что ехать надо не на партийной, а на комсомольской машине. и отправили выполнять поручение. Прибыли они минут через двадцать…
- Едем! – весело объявил хозяин кабинета.
И мы поехали. Сначала на природу…
Так начался рабочий день, где целая жизнь со своими красками, событиями, природой, людьми, радостями, печалями, из которых и состоит жизнь.
Такова правда одного дня 1981 года... А вы думали какова?
Правда жизни дорога сердцу, в памяти она, а не что-то иное. Почему же боятся её? Лет двадцать тому назад, когда я создавал очередное заказное издание, заказчики вырезали из текста многие моменты из жизни моего героя, талантливого руководителя, обладавшего всеми (всеми!) чертами характера, присущими настоящему человеку. Но заказчики захотели показать только положительные, на их взгляд, черты. Образ сразу потускнел…
- Когда я был настоящим человеком, - неожиданно для себя, заявил я слушателям совсем недавно, начиная своё выступление.
Из глубины зала раздался весёлый голос:
- Когда же это было?
- Когда я не боялся пить водку, курить, дать сдачи любому, ухаживал за женщинами, писал стихи, восторгался жизнью! - выпалил я под одобрительный смех зала. Аудитория мне аплодировала, вместе с этими аплодисментами во мне оживали образы прошлого.
Эти образы живут в памяти любого человека, каждый из них – часть его жизни, часть его самого. Человек не может состоять только из самого себя. Цельный образ – это множество других образов. В этом образе живут образы близких людей, друзей, знакомых. Пока жив он, живы и они, напоминая о себе в самые разные моменты. Возникнув из глубины времени, один образ вызывает другой, за ним появляются остальные, оживает иное время, иная эпоха. Нет, это не мёртвый перфоманс, создаваемый современниками, не мемуары, в которых не может быть правды, это настоящая и вечная жизнь со всеми присущими ей красками и трепетом, где меняются события и люди.
Об этом мои этюды эпохи. Для кого-то они скучные, без сюжетные, но для меня - очень значимые, именно они, раз за разом, от случая к случаю, выправляли полёт моей судорожной мысли, придавая ей направление и высоту, откуда обозримы эпоха и большое пространство. В организме эпохи не надо жить, но надо изучить её изнутри, далее - парить над ним, над временем и всеми выдуманными шаблонами и стереотипами. Но без таких уроков - предвестников этюдов - полёт был бы невозможен...
